Париж, Франция,
июль 1832.
(Москва, март 2018)
Это история юной мадмуазель, не сказать, чтобы легкомысленной, однако здесь будет очень мало про политику и прочие важные вещи.
Клэр-Мари Селеста де Жюно родилась в почтенном дворянском семействе 27 июля 1815 года.
Отец её, Пьер-Этьен, женился двадцати трёх годов от роду на Жюли Верне, особе на четыре года старше себя, столь же прелестной, сколь и вздорной. Кроме того, она происходила из того самого недостойного семейства, новоявленной знати-выскочек, кому досталась реквизированная у семьи Жюно заметная часть их отдалённых владений под Лионом, в местечке Трамуа - и это было уж преступление непростительное.
Женитьба эта вызвала крайнее неудовольствие родителей Пьер-Этьена, до той даже степени, что они не только не пожелали видеть молодую чету, но и отказали старшему сыну в наследстве, отписав всё его младшему брату Бертрану Франсуа.
Несмотря на одинадцать лет разницы, братья были дружны - и даже история эта их не поссорила. Бертран частенько наезжал в гости к брату, стараясь, правда, не ставить родителей в известность о том, куда едет.
Пьер-Этьен, впрочем, лишившись наследства, внакладе не остался, ведь им с женой досталось то самое поместье - и превосходное. И хоть новоиспечённый семьянин скоро вполне склонен был согласиться с мнением родни о поспешности и неразумности женитьбы, однако же нисколько о том не жалел. Он вполне любил взбалмошную свою супругу, держал в рамках её сумасбродства, управлял владениями разумно, а скорое рождение дочери окрасило его семейную жизнь новыми красками.
Отцовство поистине оказалось стихией Пьер-Этьена - но сыновья не задержались, оба умерли, чуть не дожив до двухлетнего возраста.
Клэр-Мари росла одна, смутно запомнив братцев - симпатичных и неуклюжих смешливых карапузов - и первое детское горе, смешанное с недоумением от того, что их больше нет, не с кем теперь играть, показывать секретные места окрестностей, рассказывать истории и делить игрушки.
Она плохо помнила Патрика, но когда умер Огюст, ей было 6. Вопросы жизни и смерти горячо волновали детскую душу и смерть нежно любимого брата глубоко потрясла её. Возможно, она оставила бы вовсе неизгладимый отпечаток в характере девочки, навсегда сделав её угрюмой и угнетённой - если бы не отец.
Поль Жюно оказался нежнейшим и разумным родителем, лучшим другом взрослеющей дочери - и 17 лет спустя юной Клэр-Мари стало истинным горем потерять его. К матери она испытывала ровно столько дочерней почтительности, сколько велит долг - не более. Мать, впрочем, отвечала ей тем же, полностью переложив заботы о ребёнке на отца и слуг - няню, потом гувернантку и учителей, на которых отец не скупился.
Сама же мадам Жюно занималась хозяйством, и развлечениями, чуть не главными из которых в сельской глуши были сплетни. Она устраивала званные обеды и небольшие вечера, иногда даже с танцами.
Супруг благоразумно не мешал жене развлекаться на свой вкус, заботясь более о развитии вкуса дочери и её образовании. Девочка обожала отца и дядю Берта, приезжавшего в гости. Что не мешало ей устраивать множество проказ, за которые отец прозвал её Пикси. Дядю Берта этот англицизм возмутил и он вскоре переделал прозвище на французский лад, зовя племянницу Эспри (от французского названия домового "эспри фоле" - "сумасбродный дух").
Она знала все тайники в доме, раздобыла все ключи от всего - и обладала множеством умений, которые вряд ли пристали юной барышне - например, лазать на деревья. Отец только посмеивался и объяснял, что в обществе не стоит хвастаться подобными талантами. Впрочем, девочка также много читала и прилежно училась.
Дедушку с бабушкой Клэр-Мари никогда не видела. Зато у них частенько гостил младший брат отца, дядя Берт.
Клэр-Мари любила его приезды. Он, хотя и совсем уже взрослый молодой человек, был весёлый и дурашливый, охотно играл с ней и даже братьями, когда они ещё были живы. А вечерами они с папой вели такие интересные разговоры! - можно было сидеть в уголке тихонько как мышка - и слушать, слушать... Братья всегда разрешали ей сидеть возле них вечерами, несмотря на неудовольствие няньки и даже мамы. Жюли вообще недолюбливала Бертрана, однако опасалась слишком уж явно демонстрировать неприязнь - муж её этого бы не потерпел.
Когда грянул гром, Клэр-Мари не видела дядю уже почти полтора года. Прежде он часто писал им с отцом, но последнее время письма почти не приходили - Бертран уехал в Париж строить карьеру в министерстве и, к огорчению девушки, совсем ничего о себе не рассказывал.
А гром грянул нежданно - хотя тучи давно сгущались уже над семейством Жюно. В прошлом году отец занемог. Жюли возила его на воды - более, кажется, для собственного удовольствия. Купания не дали никаких результатов - кроме подхваченного на обратном пути воспаления лёгких, от которого он и сгорел двумя неделями позже.
Клэр-Мари было 17. Смерть отца оглушила её. Сама не своя от горя, она не замечала происходящего вокруг. И не сразу заметила, что мать зачудила. Однако всего два месяца спустя обнаружилось, что вопреки воле покойного, заранее оформившего все бумаги на передачу опекунства над дочерью своему брату, Жюли подкупила нотариуса и начала оформлять опекунство на собственного своего брата. Когда же впридачу Жюли, отчаявшись донести намёками, прямо объявила дочери, что ей пора выходить замуж, последняя не сразу поняла, о чём мать толкует. Какая вообще может быть речь о свадьбе, когда в доме траур?
Однако совсем уж плохо ей стало, когда до неё дошло, за кого её прочат! Разница в возрасте не так уж важна (в разумных пределах!) - но вся округа знала, что месье N. обладатель характера не просто сурового, а прямо-таки склонен к жестокости. Клэр-Мари наотрез отказалась выходить за него.
Случился самый крупный скандал с матерью за всю жизнь девушки. Жюли обвиняла дочь в эгоизме и неблагодарности, в запале бросила даже, что Клэр-Мари вообще не дочь своего отца - впрочем, явно с целью ударить побольнее.
После ссоры Клер-Мари крепко подумала, перевернула отцовский кабинет, нашла в тайнике второй экземпляр документов на опекунство (и некоторые другие документы и письма, которые он не успел отправить), выкрала у матери собственные документы, собрала некоторые личные вещи и ценности (в основном подарки отца) - и как ей ни было страшно, уехала в Париж к дяде Берту, имея в виду одну цель: никогда более сюда не возвращаться, любой ценой. На самый крайний случай у неё был с собой старый фамильный перстень, принадлежавший прежде отцу - он открывался и внутри хранился яд. С этой вещицей девушка чувствовала себя в жизни куда уверенней. У Клэр-Мари были свои представления о ситуациях, несовместимых с жизнью.
Проведя в дороге почти неделю, она достигла цели. Приезд в Париж принёс обоим - и дяде, и племяннице - немало сюрпризов. Оказалось, что отец собирался послать дочь в Париж и написал брату с просьбой приглядеть за ней. Оказалось, что Жюли даже не сообщила Бертрану о смерти брата. Оказалось, наконец, что дядя отнюдь не работает в министерстве. Под псевдонимом Гильберт Вратьен он издавал независимую политическую газету "La voix dе la verite" - "Голос правды".
Тем не менее, они всегда находили общий язык. Под Лион был послан поверенный. Случился небольшой скандал, однако дядя Берт ещё и пригрозил несуществующими министерскими связями и это возымело действие. Для управления имением отца был нанят человек, Клэр-Мари осталась в Париже, работать в газете у дяди. Очень пригодились умение рисовать, упёртость и некоторая язвительность характера. =)
Правда, дядя сразу отметил привычку племянницы пытаться всё сделать самой - и всячески её от этого отучал. =)
О, игра была очень, очень насыщенной! Сперва мы печатали первый номер, потом делали второй, потом собирали третий - а затем практически под пулями верстали четвёртый!
А потом пришел лесник... То есть главмастер. И сказал, что до конца игры 20 минут. =(
Работа в редакции стала для Клэр-Мари отрадой. Ей давно уже было тесно дома, теперь же деятельная натура её нашла себя в работе, она была на месте, была нужна, её любили, ценили, о ней заботились. Она влюбилась в саму идею газеты, работала бок о бок с любимым дядей, общалась с умными, приятными людьми. Соседи у них тоже были отличные. Что ещё надо юной барышне? Любви, быть может? Пожалуй - но пока Клэр-Мари об этом не слишком-то думала. (Как знать, а может и была у неё какая тайная симпатия, которой ни при каком повороте не суждено было расцвести...)
Так или иначе, когда в редакцию впервые принесли письмо, на котором мелким почерком было написано "лично в руки мадмуазель Клэр-Мари Селесте Жюно" - почему-то без "де" - она, заинтригованная, прочла его - и вспыхнула от смущения и... бог знает чего ещё! Потому что письмо было любовным признанием. И (что бы там ни говорил позже дядя) написано оно было очаровательно, с такой подкупающей искренностью, с таким восхищением и поэтичностью!
Увы! - оно было и с ошибками! Последнее обстоятельство никак не могло ускользнуть от взгляда девушки - и хотя оно не способно было вовсе угасить волнение, вызванное письмом, однако всё же пригасило его.
(Кроме того, её слегка задело, что писавший подписался "Ваш сердечный друг" - это было то ли не совсем грамотно, то ли слишком самонадеянно. Правильно было бы написать "сердечно Ваш", ведь "мой сердечный друг" - это тот, кто мил моему сердцу, что только я одна вправе решать - сердечный он друг мне или нет.)
И всё же письмо сладко тревожило её мысли.
/И, хотя строки эти поныне перед моими глазами, я не стану приводить здесь текст письма, сие было бы нескромно и неблагодарно по отношению к писавшему его, это ведь личное./
Итак, накануне знаменательного воскресного дня Клэр-Мари добавилось волнений. Чего стоила одна только колонка новостей! - все политические силы пришли в волнение, неясно, чего и ждать. Кроме того, вчера ей пришло письмо от матери, настолько её расстроившее, что весь день девушка была сама не своя. Письмо было полно уверений в материнской любви и заботе о ней (столь лживых, что у девушки сводило зубы), а так же угроза. В случае, если Клэр-Мари вздумает связать себя браком с кем-либо, кроме представителя самой что ни на есть древней аристократии, мать обещала объявить всем, что она прижита не от мужа и лишить её наследства.
Это было не столь даже угрожающе, сколь непереносимо мерзко. Кроме того, девушка никак не могла решить, показывать ли письмо дяде.
Да и дяде было некогда. На сходке национальной гвардии ему неожиданно пришлось принять должность Капитана, потому что иначе выбран был бы доктор Лескар, собиравшийся использовать её весьма специфически. Клэр-Мари была в ужасе, ведь неясно, как теперь дяде удастся управляться с делами газеты, да и потом она не была уверена в безопасности этой должности.
Приходили люди по делам газеты. Заходила соседка и владелица кофейни "Каприз" с улицы напротив - мадам Постик - и они с дядей так торговались из-за рекламы, что слышно было, наверное, на полквартала.
Пришло и ещё письмо - опять самодельное, тем же мелким почерком надписанное "лично в руки". (Причём принесли его прямо при дяде, громко возвещая: "Письмо лично для мадемуазель Жюно!" - но месье редактор был так занят, что не обратил на это внимания.) С тайным волнением открыла она его. На этот раз внутри были только стихи. "Ты ходишь в платье чёрном в Пале-Руаль саду..." Стихи дышали той же нежностью - но в конце их автор употребил к самому себе столь уничижительные выражения, что зачатки нежности, вызванные в её сердце его отношением, этого не выдержали. Она просто не могла быть влюблена в человека, настолько не имеющего гордости!
Однако ни признательность, ни что-то ещё, не называемое, никуда не делись, оставшись где-то внутри.
Вообще это был день писем. Её позабавило (хотя сперва и перепугало, конечно), когда в субботу и дядя получил родственное письмо. До его отца дошли наконец слухи о внучке. Он выражал удовлетворение тем, что сын его взял на себя заботу о племяннице и говорил, что принимает участие в её судьбе, "хоть она и дочь отступника", а так же настрого велел позаботиться о том, чтобы девушка достойно вышла замуж за аристократа, напоминая, что в случае всякого неподобающего поведения самого Бертрана он вполне может оставить его без наследства.
Клэр-Мари неожиданно приятно было участи дедушки, хоть она и понимала ему цену. И всё же её посмешило, что все родственники так разом озаботились её "достойным замужеством". Но главное, что дед не проведал про газету. Вот была бы неприятность - ведь кроме наследства у него был ещё долговой вексель сына на целых 3 тысячи франков!
Второй вексель, на 2 тысячи, был у хозяйки модной лавки мадмуазель Готье. В связи с этим Клэр-Мари сложно относилась к последней, потому что дядя прикидывал, нельзя ли жениться ли на мадмуазель Готье с целью ликвидации долга - а Клэр-Мари совсем не хотела, чтобы он женился. Во-первых, она вообще не хотела, чтобы что-то менялось. Сейчас всё так славно: дядя занят газетой, заботится о ней, она во всём ему помогает, у них славные сотрудники - что ещё надо? И неизвестно, как любые перемены отразятся на этом милом укладе? (Клэр-Мари и сама не хотела замуж, примерно по тем же соображениям.) Во-вторых, привыкнув с детства относится пристрастно, она не видела в своём окружении женщины, достойной её дяди. И уж вовсе кощунственна была мысль жениться исключительно ради денег. ("Ах, племянница! Ты ещё молода и не понимаешь - не ради денег, а только ради нашей газеты!")
Весь этот всплеск родственной заботы взволновал и расстроил девушку, и она отправилась за утешением в церковь. Придя пораньше, ещё до службы, она долго стояла, горячо молясь, в той особенной звенящей тишине, что бывает лишь в церковных стенах - а когда началась служба, смятенная душа её словно летела ввысь вместе с торжественными словами латыни и становилось легче.
Во время проповеди отец Себастьян сказал, что после богослужения сестра Маргарита будет собирать пожертвования в пользу конгрегации ордена святого Камилла. Дядя, тоже пришедший на службу, обратил на это внимание.
- А кстати, сходи-ка ты к сестре Маргарите, возьми у неё интервью, расспроси про орден и пожертвования, - сказал он, когда они пришли домой.
Клэр-Мари не очень любила брать интервью, но работа есть работа. Она нашла сестру Маргариту и та рассказала ей, про орден, и что он занимается помощью больным - а потом, слово за слово, рассказала и свою собственную историю, которая произвела на Клэр-Мари глубокое впечатление.
Суть истории состояла в том, что после смерти отца мать её призналась в том, что она не его дочь (причём сделала это письменно, не найдя сил поговорить с дочерью лично), а затем семейство всячески давило на девушку, играя на её чувствах, пока не вынудило её "добровольно" уйти в монастырь - во искупление материнских грехов (или чтобы не слишком делить наследство). Теперь сестра Маргарита, окончательно уверившись в том, что решение это было ошибкой, мечтала сложить обеты и стать свободной. Она долго не встречала поддержки в этом своём стремлении, но теперь наконец ей повезло - отец Себастьян отнёсся с большим пониманием к её желанию, помог перевестись из ордена в свою церковь и обещал содействие в дальнейшем.
Клэр-Мари была смущена и подавлена, рассказ поразил её - так он ложился на собственные мысли и материно письмо...
- Ну разумеется, личная ваша история не для печати, - сказала она растерянно, когда сестра Маргарита умолкла. - Спасибо большое, что уделили мне время. От всей души желаю, чтобы у вас всё получилось!
Она шла по улице и размышляла о том, что её матушка-то, оказывается, ещё ничего. Вот ведь как бывает на свете!
Ещё она думала о том, как всё-таки неосторожно, даже наивно было рассказывать журналисту такие личные вещи - она так и видела, какой кричащий заголовок мог красоваться над статьёй, будь их газета скандальной. Но возможно, сестра Маргарита просто доверяла репутации "Голоса правды"?
Дядя пенял, что последнее время Клэр-Мари слишком много работает. Усевшись писать про орден святого Камилла, она ощутила, что он прав - слова не шли, фразы получались деревянными, в голове была какая-то путаница.
Она показала текст дяде и тот тоже ужаснулся.
- Я вообще не понимаю, что требуется, - пожаловалась она.
- Знаешь что, иди-ка ты спать, - сказал Вратьен, внимательно посмотрев на племянницу. - Завтра напишешь.
Она согласилась, но горькие мысли о матери кружили в голове и почти уже собираясь уйти спать, она не выдержала и расплакалась. Тут уж дядя приступил с расспросами - и она призналась, что и ей пришло письмо из дома, а после и показала его.
Кое-что пришлось объяснять - ни про то, что мать пыталась выдать её замуж, ни про её слова относительно отца Клэр-Мари, она дяде прежде не рассказывала - на всякий случай.
Однако дядя отнёсся к письму с полнейшим пренебрежением.
Утешая её, он сказал, что даже слышать не желает о гнусных намёках про отцовство.
- Главное, Клэр-Мари, что брат мой всю жизнь любил тебя, заботился о тебе и считал тебя дочерью. И для меня ты всегда будешь его дочерью, что бы ни говорила твоя мать. Кроме того, - усмехнулся он, - судя по тому, что я слышал в то время от брата, в словах её нет правды.
И Клэр-Мари хоть и покраснела при этом, однако ей так отрадно было слышать разумные речи дяди. Тот предлагал пока просто игнорировать угозы и обещал, что если дело дойдёт до разбирательств, они найдут лучших юристов, которые со всем разберутся. Да и если уж мать хотела бы лишить её законной доли наследства, наверно стоило делать это тогда, когда вопрос о нём решался после папиной смерти - теперь же её заявление выглядело бы довольно странно.
- И кстати, Клэр-Мари! Довольно уже носить траур. Отец любил тебя и ему не доставило бы радости видеть, как ты убиваешься. Даже в королевском семействе его носят полгода - а прошло уже больше.
- Хорошо, дядюшка! - просияв, ответила девушка и, совершенно успокоенная, легла наконец спать.
Утром Клэр-Мари шла в церковь в сопровождении дяди, когда им повстречалась мадмуазель Готье.
- Отрадно видеть, что вы вняли совету месье Вратьена и решили наконец разбавить ваш траур! - одобрительно сказала она, оглядывая красную с золотом шаль, накинутую на плечи девушки. - В вашем возрасте надо наряжаться и кружить головы.
Клэр-Мари затаённо улыбнулась, но подумала, что мадмуазель права.
С лёгким волнением вспомнила она о заказанном и доставленном платье, которое уже некоторое время висело в шкафу. Мягкого насыщенно-персикового цвета, с тёмно-зелёной отделкой, оно очень нравилось девушке. За полгода она совсем отвыкла от ярких нарядов и теперь просто не решалась надеть его.
В этот день оба - и дядя и племянница - написали ответы своим родственникам - хотя и сильно не сразу, утро захватило их заботами, ведь дядя теперь возглавлял ещё и национальную гвардию! Дела редакции легли на плечи Клэр-Мари, немало тем гордившейся.
Она решила, что разумней всего будет заверить мать в своём дочернем почтении и выразить полное согласие с её мнением, уверив, что достойный брак с подобающим аристократом вполне соответствует её представлениям о собственном счастье. (Ужасно хотелось добавить "я не имею ни малейших намерений повторять ошибку своего отца" - но она сдержалась, хотя и не без колебаний. Незачем дразнить гусей.)
Надо сказать, что мнение это совпадало с представлениями девушки ровно в той мере, в какой с ним готово было согласиться её сердце. Коль скоро она решительно не рвалась замуж - не всё ли равно, что сказать? Однако про себя она точно знала, что если б полюбила человека не только новой знати, но даже из буржуа - то никакое наследство её, конечно же, не остановило бы.
Вот, например, Стефан Байо, племянник мадам Постик - чем не достойный молодой человек? Они работали вместе уже полгода - и Клэр-Мари сама удивлялась, что не влюбилась в него, так он был мил, талантлив и приветлив. Но как-то сразу сложилось, что они стали общаться скорее на дружеской, почти братской ноте. Да, она относилась к нему как к брату и коллеге - но предположим, что что-то поменялось и она влюбилась в Стефана? Неужели бы ей помешало то, что он буржуа? - да нисколько.
Занимая редкий досуг такими мыслями, Клэр-Мари радовалась тому, что теперь новое время, где уже далеко не всех волнует аристократическое происхождение.
Вот и пришедший - вернее, как выяснилось, вернувшийся в редакцию Морис де Френель (который прежде разругался с месье Вратьеном на политической почве) всегда представлялся подчёркнуто либерально: "Морис Френель. Без "де", пожалуйста!" Надо сказать, что сей блестящий молодой человек слегка завладел её воображением - но он держался хотя и любезно, однако настолько вежливо-отстранённо и говорил столь лаконично, что она скоро бросила думать о нём.
(Как выяснилось впоследствии, уже после игры, тётушка проела Морелю весь мозг на тему "тебе бы стоило поухаживать за мадмуазель Жюно, это отличная партия!" - и он из одного только чувства противоречия старался не говорить с ней лишнего слова. Клэр-Мари была весьма неблагодарна мадам де Френель, когда узнала об этом - впрочем, всё её расположение к Френелю улетучилось как дым, когда он впоследствии обронил, что не слишком-то хорошо относится к месье Вратьену. Положительно, человек, не воздающий должное дяде, не мог рассчитывать на доброе её отношение, не говоря уж о большем.)
В самом деле, на свежую голову заметка про орден святого Камилла получилась легко и просто. (И забегая вперёд - как же рада была Клэр-Мари потом, спустя время, написать про открывающиеся при церкви женские курсы по обучению сестринскому делу, которые будет вести мадмуазель Сюзанна Деламар - в прошлом сестра Маргарита, которой удалось таки сложить обеты.)
В тот день было множество переговоров, то и дело приходили люди - насчёт рекламы, насчёт долгов, насчёт дел нацгвардии, дядя всё время носился туда-сюда и застать его было нелегко.
Приходила мадмуазель аптекарша (которую Клэр-Мари побаивалась), язвительно упрекала месье Вратьена в том, что реклама его не работает. Больше она не заказывала у них рекламу. (Потом ходили слухи, что она сговорилась с доктором, который потравливает людей, чтобы они покупали у неё лекарства.)
С утра Клэр-Мари нездоровилось, она готовила очередной номер, а ещё её уже дважды с необычной настойчивостью спрашивала мадам Постик, желавшая с ней посекретничать (та самая, что так громко торговалась с месье Вратьеном из-за рекламы, что в редакцию заглядывали обеспокоенные прохожие). И хоть девушке самой очень любопытно было, о чём же соседка поведёт разговор, она решительно не чувствовала себя в силах выйти из дому. Хорошо ещё, что редакция и комнаты, которые они с дядей снимали, находились в одном здании.
Полежав немного и почувствовав прилив сил, она отправилась, наконец, к соседке. Оказалось, что та хотела видеть её по бонапартистским делам: нужны были листовки, прославляющие Луи Бонапарта. Дело в том, что мадам была бонапартисткой, а Клэр-Мари достались в наследство от папеньки бонапортистские симпатии. Правда, под влиянием беспристрастности месье Вратьена симпатии эти значительно поблёкли и захирели, они прямо-таки таяли на глазах... Девушка всё больше проникалась дядиными убеждениями.
Мадам Постик не сомневалась, что по доброй воле редактор не станет печатать агитационных материалов. Клэр-Мари была не так уверена, они много дискутировали с дядей на эту тему. Однако рисковать не хотелось.
Она подготовила матрицу и совсем уж решилась потихоньку напечатать листовки - но в последний момент вспомнила вчерашний разговор о доверии и не смогла обмануть дядю. Однако и подвести друзей ей не хотелось, потому пойдя к дяде, она, не вдаваясь в излишние подробности, повела разговор аккуратно и, напомнив ему прежние их споры, убедила, что справедливо будет дать каждому возможность высказать свои политические пристрастия.
Правда, дядя запросил за листовки 50 франков - но тут уж поделать было нечего. Правда, она зато напечатала несколько больше, чем было оговорено, сочтя это достаточным компромиссом своих лояльностей.
Однако спустя каких-нибудь полчаса разгневанный месье Вратьен, облачённый в мундир Национальной гвардии, ворвался в редакцию, потрясая теми самыми листовками.
- Это возмутительно! - грохотал он. - На стенах нашей редакции! И в церкви!..
За ним вошёл Байо, тоже в мундире, несколько растерянный.
Вратьен швырнул сорванные листовки на стол и обернулся к племяннице.
- Клэр-Мари! Кто заказывал эти листовки?
- Эээ, дядя... - только и могла она вымолвить.
Дело принимало неприятный оборот.
- Так! - нетерпеливо воскликнул дядя. - Мне некогда. Стефан, разберитесь с этим!
И он покинул редакцию.
Стефан Байо, милый, славный Стефан, был сейчас на дежурстве. Хочешь - не хочешь, он приступил к порученному.
- Клэр-Мари, - настойчиво и проникновенно сказал он, возвышаясь над ней подобно Немезиде. - Скажите мне, кто заказывал у вас эти листовки?
Вид у него был решительный и непреклонный.
Девушка лукаво покосилась на коллегу, невольно наслаждаясь ситуацией.
- Клэр-Мари! - повторил Стефан. - Кто это был?
С притворным вздохом она потупилась, затем подняла на юношу смеющиеся глаза.
- Ваша тётушка.
Стефан застонал, прикрыв лицо рукой.
- Месье Вратьен! - воскликнул он, увидев снова входящего в редакцию шефа, - Увольте меня от разбирательства этого дела! Я беру самоотвод, по причинам семейного характера!
Месье только что не зарычал. Однако уяснив в чём дело, он попросил Стефана позвать тётушку и когда та явилась, по-соседски провёл с ней разъяснительную беседу.
- Вы же понимаете, мадам, что я не могу позволить подобного. Есть соответствующий закон, листовки можно вешать только на стены тех домов, чьи владельцы не против этого. А уж про церковь я вообще молчу - это отвратительная выходка. Если что-либо подобное повторится - я вынужден буду вас арестовать.
Мадам Постик горячо со всем согласилась, обещала более не нарушать и повиниться перед месье кюре - и тем инцидент был исчерпан, к большому облегчению Клэр-Мари.
Морис Френель принёс небольшую статью о биографии некоего поэта Богдана Ковальски - и его стихи. Взяв в руки листки, чтобы отдать в набор, Клэр-Мари узнала почерк! Это была та же рука, что писала тайные письма к ней. Позже он сам заходил в редакцию и она имела, наконец, случай увидеть своего тайного поклонника. Он выглядел очень взрослым, а держался неуверенно. Она совсем растерялась, ей было и неловко, словно она в чём-то виновата перед ним, и жаль, что он явно не её романа.
(Надо сказать, что с тех пор в его присутствии девушка всегда терялась, старалась не смотреть на него, чтобы не смущать ещё больше, и решительно не знала как себя вести, отчего вела так, будто они незнакомы вовсе.)
Когда она сообщила дяде, что написала матери, тот полностью одобрил её.
- Что же до замужества... поглядим, время ведь ждёт. Или... - он пристально поглядел на племянницу. - Скажи-ка мне, нет ли у тебя какого-нибудь романа?
- Нет, дядя, я вам даю честное слово, что романа, - она слегка подчеркнула голосом это слово, - у меня нет.
- Эспри! - дядя повысил голос. - Мне что-то не нравится твоя интонация. Признавайся.
Клэр-Мари рассмеялась.
- Вы хорошо изучили меня, правда, дядюшка? Нет, я говорю правду, мне нечего скрывать от вас. Но чтобы окончательно убедить вас в этом - вот, посмотрите, это принесли в редакцию за последние дни.
И она показала ему письма, объяснив, что знает их автора, и прося только о том, чтобы милый дядя не вмешивался, дав ей самой разрешить эту ситуацию.
- Судя по письму, дядя Берт, это человек благородной души, мне бы не хотелось обижать его - а ваше вмешательство боюсь, может его задеть.
Дядя немного удивился, пожал плечами и сказал, что полностью доверяет ей. Ещё он сказал, что выражения самые обыкновенные и какой-то оригинальности он в них не видит - что почему-то задело девушку и хотя она не стала возражать вслух, но про себя подумала, что письмо написано превосходно! - и видимо поэтому совершенно не услышала дядиных слов о том, что "справедливости ради надо отметить: Ковальски ведь польский эмигрант, французский ему не родной". А между тем услышь она эти слова, дойди они до её сознания - всё очень могло бы обернуться иначе! Она не осознала, что и ошибки и некоторые выражения его были лишь следствием того, что он поляк! Но всё случилось так, как случилось...
В середине дня пришло третье письмо, со стихами, выражавшими сожаление, что автор их не решается пригласить её на свидание. И Клэр-Мари немедленно решила, что с её стороны будет жестоко и далее поддерживать в молодом человеке надежду, ведь сердце её не отзывалось навстречу ему. Уж лучше объясниться сейчас. Ужасно не хотелось ей расставаться с письмами - но она посчитала необходимым вернуть их. Ей показалось, что это будет честно. (Право слово, какие глупости иногда в голове у этих барышень!) Но конечно же, текст их она списала себе на память!..
Дядя подбил финансовые дела и итоги их оказались внезапно отрадны. Дела газеты шли хорошо. Большим облегчением стало то, что хотя бы очередную часть долга, которую как раз пришло время возвращать, дядя смог вернуть без больших трудностей, чего они никак не ожидали (и Клэр-Мари очень переживала об этом!). На радостях дядя отвёл её в лавку мадмуазель Готье и велел выбрать себе всё, что захочется. Клэр-Мари как раз не хватало шляпки к новому платью - первому нарядному платью с тех пор, как она стала носить траур. Девушка с удовольствием выбрала шляпку, словно созданную для него и отделку в тон. Шляпку обещали отделать и доставить к ней домой. Клэр-Мари наконец решилась: сегодня она снимет траур. Дядя давно уже настаивает, а она обещала.
Однако прежде ей хотелось закончить с одним тонким вопросом. Не дело, если её преображение будет истолковано одним человеком как намёк... Это причинило бы ему ненужную боль.
Для исполнения намерения она отправилась в сад Пале-Руаяль, прогуливаясь там и высматривая господина Ковальски. Увидев его и выждав, когда он останется один (а он то и дело говорил с кем-нибудь), она подошла наконец и спросила, можно ли его на два слова. Они отошли вглубь сада.
- Благодарю вас, месье. Я глубоко признательна вам за ваше отношение и ваши письма, - сказал она, подавая ему бумаги и стараясь говорить как можно мягче, - но вы же понимаете, что мне совершенно неприлично хранить их у себя.
Ковальски молча взял письма, глядя на неё выразительнейшим взглядом.
- И я желаю вам большого творческого пути, вы прекрасно начали... - заговорила было девушка, не зная, как ещё смягчить неловкую ситуацию - но Ковальски отрывисто сказал:
- Позвольте откланяться! - и резким движением отвернувшись, бросился прочь.
Клэр-Мари осталась терзаться сознанием, что причинила боль этому прекрасному, по-видимому, человеку...
(Позже она ужасно смутилась, узнав в очередном стихотворении, присланном в редакцию, то самое, из второго письма. Хорошо, что хотя бы пара деталей в нём была изменена, чтобы не так явно было, о ком в нём шла речь, но девушка всё равно ощущала себя очень неловко, перепечатывая посвящённые ей строки.)
Взялись за вечерний выпуск - и тут пришло известие: силы легитимистов приближаются к Парижу. Месье Вратьен немедленно убежал по делам Национальной гвардии, а с ним и Байо. Клэр-Мари только и успела просить их быть осторожнее. Она очень тревожилась за дядю.
Последние часы прошли как в горячке. Мужчины ушли строить баррикады, Клэр-Мари судорожно дописывала, собирала и верстала последний номер, позже к ней присоединилась Дезире и они ужасно спешили, часть новостей вообще услышали из открытого окна редакции и вставили в номер, не проверяя (о, ужас!).
Затем Дезире закончила последнюю статью и тут Клэр-Мари спохватилась: патроны! - им там наверняка мало патронов! Достала заранее приготовленное дядей и усадила Дезире делать патроны. К ним стали заходить другие дамы и тут же была организована Добровольческая женская артель по изготовлению патронов. Работали на диво слажено, забыв все разногласия, как бытовые, так и политические. Через несколько часов материалы закончились и женщины разошлись. Номер тоже был почти готов, но тут появился Стефан Байо с мушкетом, полный решимости отвести своих прекрасных коллег в церковь, где собрались почти все женщины, дети и пожилые люди. Клэр-Мари не успевала уже вычитать номер (а кое-что даже и прочитать), и сразу передала его в печать. Конечно же, печатный станок опять заклинило - и где было в такой момент искать наладчика? - пришлось чинить самой, под свирепыми взорами Байо, который очень за них волновался. =))
Наконец тираж - тёплая ещё пачка - был готов и лихая Бернадет, работавшая официанткой у мадам Постик, выхватив часть, бросилась по улице, раздавая газеты. Этот выпуск было решено раздавать бесплатно.
Стефан проводил коллег в церковь. Было неясно что делать, но вскоре принесли раненных - и Клэр-Мари увидела среди них дядю! Ранен он был, к счастью, не слишком опасно, к тому же ему сразу оказали помощь - но порывался идти обратно. Чтобы отвлечь его, девушка стала вслух читать свежий выпуск газеты - и с ужасом обнаружила там вопиющие опечатки и даже не совсем уместные материалы! Дядя и впрямь отвлёкся, весьма заинтересовавшись этим фактом - но тут произошли события неожиданные и стремительные. Лежавшая по-видимому без сознания мадам Морель вскочила, безумно сверкая глазами, и напала на мадам Постик - и, кажется, ещё на кого-то, в сутолоке было не разобрать. В руках у мадам де Френель тоже мелькнуло оружие...
Свалку разняли - но происходящее совершенно ошеломило девушку.
Пока все были заняты разбирательствами, она с тревогой следила, как связанная мадам Морель горячо и одержимо шепчет что-то мужу на ухо. "Обещай мне!.." - донеслось до неё. Клэр-Мари было страшно, она уверилась, что женщина требует сделать что-то ужасное - но никто, кроме неё, казалось, не обратил на это внимания. (Да сказать по правде, что тут можно было поделать?)
Опасения её, хотя и не вполне, но подтвердились, когда месье Морель вызвал месье Вратьена на дуэль. Теперь, когда стало известно, что восставшие рассеялись и город вне опасности! Отчаяние слегка окрасилось надеждой, когда дядин секундант Морис Френель смягчил условия дуэли - решено было драться не насмерть, а до крови, в один раунд - но мало ли как пойдёт дело!
Стрелялись в ночи, на окраине города. Дядя, конечно, не позволил бы ей присутствовать, потому Клэр-Мари, будучи не в силах ни помешать, ни ждать дома, тайком прокралась за дуэлянтами, и молча обливалась слезами, наблюдая за поединком из-за городской стены.
Она в ужасе замерла, когда дядя упал - но вот он стал подниматься. Похоже, рана была пустячная. Это было последнее волнение уходящего дня.
А потом она сидела у ног дяди Берта, держа его за руку, тихо плакала и смеялась от радости - и жизнь потихоньку возвращалась в привычное русло.
- Эспри, нельзя столько работать! Ты переутомилась, побледнела и осунулась, - мягко выговаривал дядя.
- Да, дядя Берт, - соглашалась она. - Выпустим следующий номер - и возьму отпуск, на две недели.
- Это хорошая мысль! Съезди к морю, лучше всего в Тулон.
- Да, дядя. Пусть будет Тулон.
За окном затихали звуки ночного города...
Когда уже после игры (но всё ещё в образе) Клэр-Мари услышала восторженные отзывы: "О, пламенный Ковальски, его горячие речи, его талант убеждения!" - она очень удивилась, особенно характеристике "пламенный". И тогда только всерьёз пожалела, что не имела случая общаться с ним в обычной обстановке. Увы! Они вращались в разных кругах (угу, Клэр-Мари в основном в кругу редакции!=).
Удивительное дело, насколько вживаешься в персонажа. Когда в чате месье Ковальски сказал, что приоритетное право редактуры он отдаёт мадмуазель Жюно по личным соображениям, а дядя возмутился, Клэр-Мари так перепугалась, что сейчас начнётся конфликт и так яростно бросилась защищать месье Ковальски от нападок, что право же, окончательно всё испортила, лишь подлив масла в огонь.
...Только потом я осознала, что меня, Катаринки, там вовсе не было - одна Клэр-Мари. И когда соседи принялись подшучивать над ней и Ковальски, она повела себя смешно и по-детски - но уж очень непереносима была ей мысль о том, как ранят насмешки (пусть и вполне добродушные), гордость и чувства этого человека.
(А на тот момент она уже догадалась, что гордость в нём очень есть и его преумаление своих достоинств - лишь оборотная её сторона.)
И право же, если б насмешки эти стали не столь добродушными, если б Ковальски ещё и недобро высмеяли - она бы, чего доброго, разругалась со всеми да и влюбилась по самые уши - просто из чувства справедливости (или противоречия, или чего-то ещё - словом, кто там разберёт этих юных девиц!).
*
О чём Клэр-Мари жалеет? Что не посидела в кафе мадам Постик, не успела купить цветов дяде, не послушала дебатов и песен в "Роге изобилия".
Да что говорить! Если бы не разговор с Ковальски, она бы и в саду Пале-Руаяль не прогулялась, вопреки его стихам. =)
Что в этот день ей немножко не хватило обычной жизни. Но что ж поделать, так всё и было! =)
Vivat la France! Vivat la Verite!
...Когда меня только позвали на игру, я ужаснулась - ааа, не моя тема, ужас-ужас, я же историчку вообще не играю!.. Но газета, но команда, карикатуры!.. (Да, я изначально ехала карикатуры рисовать. =) Но по факту как-то захапала всю вёрстку - и уже не смогла выпустить, так что единственная карикатура, на модную даму, была нарисована перед игрой.)
Соблазн был слишком велик - и взяв пару дней на подумать, я вдруг обнаружила, что думать уже не о чем, потому что персонаж зашевелился внутри и начал жить своей жизнью. Я ещё ничего не знала о ней - а она жила.
И два прекрасных месяца я жила вместе с ней! Иногда, выйдя из дома, я вдруг спохватывалась, что "выпала в Клэр-Мари". =)
В сущности на начало игры я уже была совершенно счастлива той внутренней жизнью, которая всё это время шла у меня внутри. Ощущение предстоящей игры было пронзительным, летящим и немного трагичным, очень стремительным, поэтому и имя я выбрала короткое, летящее, как скороговорка: "Клэр-Мари де Жюно"...
***
Не спится, дядя, хоть я тресни.
Беруши в уши - и под плед.
Но Франции прекрасной песни
звучат - и там меня уж нет.
И долетает чья-то радость,
печаль и горя мутный лёд -
и Клэр-Мари живая младость
спать Катаринке не даёт.
Арта, дорогой мастер! И вся мастерская команда в целом - спасибо, что создали идею игры, вдохнули в неё жизнь и вдохновили всех нас. Отдельное спасибо за письма из дома, они очень добавили объёма. Да, Арта, добрый мастер, отдельно спасибо, что разрешила мне яд, он не пригодился, но это было очень здорово.
Спасибо Элли и Тору, позвавшим меня на эту игру, в эту газету - к моему крайнему изумлению, успешно. =)
Дяде Берту, он же месье Вратьен, - за родственное расположение, доверие и заботу! За околополитические споры, за терпение и воспитание этой несносной местами занозы. =) И за его прекрасную идею - идею газеты! И пусть кто хочет считает вас корыстным - мы с вами знаем правду.
Всей нашей прекрасной редакции! - за чудесный коллектив, высокий профессионализм, надёжное плечо и дружескую атмосферу.
Стефану - за отличные материалы, приветливость, помощь и братски тёплое отношение.
Дезире - за иронию, лёгкость и _прелестные_ фельетоны! =)
Морису - за его загадочность и чёткий слог.
Мальчишке Жану - за оперативно разносимую газету!
Огромное спасибо месье Ковальски - за его чувство, нежные письма и рыцарственность. Ваше отношение сделало мне огромный кусок игры - и ужасно жаль, что не сложилось большего.
Сестре Маргарите, она же мадмуазель Сюзанна Деламар - за её историю, так точно упавшую на болезненный кусок размышлений Клэр-Мари и глубоко поразившую её.
Мадам Постик - за несравненное умение торговаться и бонапартистские штучки. И пирожные!
Месье кюре - за красоту службы. Это было очень здорово!
Мадмуазель Готье - за шляпку. =)
Цветочнице - за то, какая она была. (Клэр-Мари её слегка побаивалась.)
Художнику - за портрет нас с Дезире.
Не хватает слов. Все были прекрасны!
Спасибо всем жителям квартала Пале-Руаяль, за то, что они были, жили и воплотили этот Париж.
Я глубоко признательна вам.
Единственное, что мне не понравилось и слегка скомкало часть игры - это когда под конец мы сидели в церкви, только что отшумела драма с Морелями - и в этот момент мастер объявил, что "до конца игры 20 минут, всё осталось как было". Я понимаю, что мастера очень выматываются, и что это мелочь - но ведь и вся игра состоит из мелочей. Вот буквально, будь оно сказано в игровом формате: "Господа, до полуночи осталось 20 минут, бунтовщики разбиты, власть в Париже осталась прежней" - было бы совсем другое ощущение.
Ууу, лично у меня в плюсе так много всего, что даже неясно, о чём говорить. Большая часть, наверно, видна из отчёта и благодарностей. Пожалуй, отдельно отмечу вот что: некоторые детали делают пространство объёмным. Для меня очень здорово сработали названия улиц, преображавшие корпус пансионата в квартал, надписи на стенах и цветы в саду Пале-Руаяль.
Запах - очень свежий, по-весеннему яркий, чуть сладковато-пряный. Нежность, волнение и радость. Ностальгия.
Оглядываясь назад, на наш квартал Пале-Руаяль, на милых (или несносных) соседей, на те дни - смотрю с печалью, нежностью и любовью.
Как же хорошо было мне в том Париже!
Это игра, по которой я буду скучать очень долго. Может быть всякий раз, когда буду её вспоминать.
Лично мне Клэр-Мари Селеста попала в какие-то очень важные, значимые точки.
Возможно что-то в ней есть такое, чего самой мне недостаёт сейчас. Потому, может быть, очень не хочется с ней расставаться.
Барышня была очень юная - но для меня всё же стало некоторым сюрпризом, какая она ещё наивная и немножко смешная. Очень заметно, что в некоторых вещах она руководствуется не мнением своим, но только представлениями о том как должно поступать - за неимением ещё реального мнения и представлений. Это было хорошо.
На игре у меня получилась не так чтобы прямо связная история - но вот именно ощущение реального наполненного дня жизни Клэр-Мари - абсолютное. И это бесценно. Такой кусочек мозаики, в котором сошлось очень много событий, значимых для этой девушки.
Кроме того, неожиданно для себя я выяснила, что перфекционизм и привычка пытаться всё брать на себя и всё делать самой перешли у меня некоторые разумные пределы - и, как говорится, "теперь я с этим работаю". =)
А ещё, оглядываясь назад, понимаю, что теперь мне немного тревожно за них всех - как они там, в давнем далеке? - столько ведь ещё будет разных потрясений и перемен. Как сложатся их судьбы?
Пусть бы хорошо...
Спасибо ещё раз всем.
С любовью и нежностью -
Клэр-Мари.
***
Вот и всё. Она прошла.
(Боль? Любовь? Игра? Разлука?)
Кто - она? В ночи ни звука
не слыхать. Она прошла...
Может это жизнь сама?
Та прошла - осталась эта.
Хоть разбейся - нет ответа.
Я жила. Жила! Была...
Но терзает страх за тех,
кто остался там, в квартале -
мы ли их нарисовали,
в нас они ли прорастали,
что кому недосказали...
Кто-то там себя покинул.
Новый день пришёл и сгинул.
Чем другие вам грозят? -
Двести лет тому назад...
2018.03.06